Emotions

Сердюковская Л.В.


Дэвид придержал облезлую дверь подъезда, чтобы не хлопнула. Тут же поежился, быстро намотал шарф. На этой улице ветер всегда, даже в самую спокойную погоду. Дом на пригорке, еще и соседние многоэтажные дома так расположены, что образуется воздушная труба. Интересно, те, кто проектировали этот район, имели понятие о розе ветров? О чем вообще думали, когда строили этот город? Несуразный какой-то, весь почерканный домами-коробками. Бетон, залитый в формы кириллических букв: П, Н. Дэвид пытался понемногу учить русский, что-то вспоминалось из детства, все-таки бабушка по маминой линии была из Екатеринослава, но дело шло совсем медленно. То ли мотивации не хватало, то ли Гугл-переводчик совсем его расслабил.

А вообще, к собственному сожалению, он все больше соглашался с Аланом: это была глупая идея – поехать в незнакомую страну, искать вдохновения, высматривать идеи уличной моды. Какие тут идеи найдешь в «sleeping district» – «спальном районе» – кажется, так они это называют? Район, в котором спят. Меткое название. Из домов выползают мамы с колясками, усталые, сонные, им уж точно не до моды. Похоже, надевают первое, что попадается под руку. Рядом топчутся местные бездомные и алкоголики, собирают бутылки, заглядывают в мусорные баки. Снова заметил себе новое слово – «bomzh».

Все здешние сленговые выражения Дэвид узнал от Макса, расторопного гида-переводчика, которого ему порекомендовали. Хоть какой-то прок от этого пройдохи. Что-что, а местные особенности, обычаи тот описывал ему охотно и увлекательно. Только ради этих ярких, почти театральных историй Дэвид его еще не прогнал. В турагентстве говорили: встретит, все покажет, поможет устроиться, снять квартиру. И вроде все так и было, но, разобравшись, Дэвид понял: тот надувает его на каждом шагу, нагло и открыто. Дребезжащее прокуренное такси, дешевые кафе, опять же – эта квартира. Как церемонно охарактеризовал Макс, «здесь бережно сохранен стиль бывшего СССР». Спасибо, хоть чисто. Дэвид был настолько поражен непривычной обстановкой, что даже не стал спорить. Квартира была пронизана таким топорным, неприкрытым кичем, он терялся, не мог охарактеризовать одним словом. Обои в розах в стиле дешевого будуара, ковер с оленями на стене, странный шкаф, на всю стену с зеркалами внутри, полки, заставленные нелепыми вазами и статуэтками. Ладно, в обычных отелях он нажился, в том числе и в самых изысканных, а когда еще попадешь в такую экзотику. Правда, далеко от центра. На все-таки высказанное чуть позже замечание Макс бурно возмутился:

– Дэвид, но вы же хотели в глубинку, погрузиться в местный колорит, чего вы в том центре не видели?

И действительно, он съездил несколько раз в так называемый центр города. Прошелся по набережной, по аллее главного проспекта – единственным относительно чистым местам, где хоть мусор под ноги не попадается. Прогулялся по паркам. Где же вы? Где местные модники и модницы? Необычные сочетания, эксперименты, вызовы обществу? Все не то, все либо безвкусно, либо банально. Те, кто по манере, по пафосному поведению претендуют на носителей моды, под копирку срисованы с показов, в том числе его, лондонских. Еще и с опозданием: сколько можно таскать эти пальто-коконы, кардиганы-оверсайз? Вся модная индустрия возвращается к строгим линиям, крою по фигуре.

Он попросил Макса сводить его в ночной клуб. Ушел через час со горьковатым привкусом коктейля и разочарования. Удивительно красивые девушки: струящиеся волосы, роскошные фигуры. И совершенно нелепая одежда, снова и снова – практически одинаковая на всех. Они что, договариваются между собой? На танцпол выходят кордебалетом. Он разочарованно бродил по вечернему городу, а в голове рефреном стучало пошлое сравнение: драгоценные камни в дешевой оправе. Господи, он тут еще и наберется провинциальной банальщины. Нет, все-таки Алан был прав, абсолютно прав.

Последнее время Дэвид переживал кризис идей. Иногда ему даже казалось, что это конец. Что все уже испробовано, все сочетания материалов, цветов, линий, кроя. За тысячелетия обнажалось все, что стоило бы скрыть, и скрывалось то, что просто обязано быть показанным. Последняя их с Аланом коллекция от кутюр была встречена очень сдержанно. Не провально, нет. Но занозой застряла строчка из статьи в «Harpers Bazaar»: «Видимо, модный дом D&A считает, что сейчас не время для экспериментов». Этот мягкий вердикт для него звучал оскорбительно. Это он опасается экспериментов? Он, вечный бунтарь модного мира, для которого не существует стандартов и рамок. Алан что-то бормотал про возраст, свой и его. Глупости. Им всего лишь сорок семь. Просто немного зациклился, замкнулся, ему нужен глоток свежего воздуха. Как десять лет назад, когда они с Аланом объездили чуть ли не всю Африку.

Тростниковые дома-циновки, крупный песок, небо карамельного цвета. Вернулись с несколькими полными картами фотографий, кипой изрисованных альбомов и тремя темнокожими девушками, будущими топ-моделями. Именно с их с Аланом легкой руки подиумы всколыхнула волна этники, экзотическая простота кроя, все эти африканские принты, перенесенные на ткани со стен расписных домов поселка Тиебеле.

Да, здесь не Африка… Надо уезжать, чем скорее, тем лучше, зачем он вообще выбрал эту Украину? Потянуло на родину предков, что ли? Он и сам толком не мог объяснить, в новостях услышал знакомое название и решился в один момент. А вдруг дело в городе? Центр области, не самый захудалый, но и не столица. Может, в столице было бы лучше? Вряд ли. В Азию нужно было ехать, точно. Или наоборот, на север.

Дэвид бесцельно бродил по дворам, по тупиковым переулкам, порывистый ветер менял направление, швырял мысли то в одну, то в другую сторону. Присел на лавочку в сквере, осмотрелся. Странные каменные скульптуры, похожие на огромные амфоры, большинство обвалившиеся, но две еще совсем целые. А далеко он зашел, здесь точно ни разу не бывал. По каменным глыбам лазали подростки, переговаривались, вдруг один повернулся, громко выкрикнул:

– Смотрите, идет, идет!

Дэвид сам удивился, что понял это «идет, идет», решил посмотреть, кого же увидели мальчишки, лениво обернулся и замер. Не мог пошевелиться, так и сидел со свернутой шеей, пока не почувствовал боль.

Шла девушка, неопределенного возраста, от семнадцати до тридцати. Очень полная и из-за этого кажущаяся огромной, хотя на самом деле ростом чуть выше среднего. Черные волосы, очень бледное, почти белое лицо. Она, только появившись, заняла собой всю улицу, все свободное пространство, и дело было не в ее размерах. Она выглядела не просто странно. У Дэвида промелькнуло: странно – слишком слабое, блеклое слово, чтобы описать. Это был самый вызывающий, самый дерзкий, даже наглый образ, который ему когда-либо приходилось видеть. Возможно, сработал контраст с окружающей обстановкой, с этими серыми коробками, бурыми клочками прошлогодней травы, обрывками мусора в погоне за ветром, пустыми бутылками, шприцами-маркерами возле каждой лавочки. И он это точно осознавал, он вдруг мысленно перенес эти декорации на подиум и сразу отметил их нелепость, искусственность где-то в другом месте. И в тот же момент вместе с тягучей болью в шее его пронзила острая мысль: это оно. То, что он искал.

На девушке был плащ, который больше напоминал спецодежду или униформу. Неясного цвета, между серым и бежевым, прямой покрой, ряд простых пуговиц, два настроченных квадратных кармана. Но эту первоначальную примитивность заметил, наверное, только Дэвид. Потому что плащ весь был расшит, изрезан, снова зашит, изменен до неузнаваемости. Из необработанных прорезей выглядывали ленты и полоски очень ярких цветов: красного, оранжевого, желтого. Они расползались по плащу, как раскаленная лава, переплетались, охватывали рукава, свисали с подола. Некоторые оставались непришитыми, развевались легко и свободно. Дэвида чуть передернуло: один багровый обрывок показался ему окрашенным бинтом. И выглядел этот эксцентричный наряд вовсе не лохмотьями, беспорядочно нашитыми. Каждый его элемент был выверен, тонко прочувствован, сдвинь хоть одну линию – и все превратится просто в рваный халат.

Ноги были обуты в ботинки на высокой платформе с вязаными черными гетрами. Выше – колготы в очень крупную сетку. Девушка подошла ближе, и он рассмотрел ее лицо: черты крупные, некрасивые, еще и усилены вызывающим, почти клоунским макияжем, обведенные черным глаза, толстые линии, доведенные до висков, яркая помада. Жесткие волосы собраны в высокий хвост, переплетены с такими же то ли лентами, то ли бинтами.

И вдруг Дэвид понял, ясно и безошибочно: это и есть Протест. Вызов, выкрик, разрыв униформ и штампов. Та идея, которую он всегда пытался воплотить в своих работах. Взгляд снова упал вниз, на последний акцент, меткий и верный: высокая платформа покрашена в ярко-красный цвет. Настоящий Протест оставляет кровавые следы.

– Ты глянь, я такого еще не видел! Это что-то новенькое, ну и чудовище! – Дэвид что-то понял из криков, а незнакомое слово постарался запомнить, даже тихонько повторил: chu-do-vi-shchе. Мальчишки хохотали, тыкали пальцами, один отколол черепок от скульптуры, бросил. Чуть задел плечо. Девушка даже не дрогнула. Небрежно глянула из-за плеча и продолжала идти своей тяжелой, переваливающейся походкой.

Он, не отрываясь, смотрел вслед, пока она не скрылась в одном из подъездов. Опомнился только со звонком мобильного.

– Дэвид, вы определились, на какую дату билеты брать? – Макс говорил торопливо, на бегу.

– Билеты? Ах, да. Не берите пока ничего.

– То есть как? Вы же собирались…

– Послушайте, Макс, я тут куда-то забрел. Кажется, даже немного заблудился.

Беззаботный обычно Макс взволнованно переспросил:

– Куда еще забрели? Адрес там видите где-нибудь?

Дэвид рассеянно оглянулся:

– Сейчас, сейчас. А вот на доме: pe-re-u-lok Bе-zy-myan-ny, 12А. Я тут на лавочке возле каменных амфор.

– О, господи… Ладно, там и оставайтесь, сидите тихо, никуда больше не ходите.

Через десять минут выскочил из такси перепуганный.

– Дэвид, я вам сколько раз объяснял: ходить только по знакомым людным улицам. Ваш маршрут: АТБ, школа, стадион. Вы умудрились найти самый наркоманский двор во всем городе. И опять намотали этот шарф! Хотите поговорить о моде с местными гопниками? Он же для них как красная тряпка для быка еще и вместе с вашими очочками. Ладно, что вы там с билетом надумали?

Дэвид послушно стянул шарф, снял очки:

– Я пока остаюсь, на неделю или на две, а может, и дольше. Узнайте, пожалуйста, свободна ли на это время квартира.

– Да, конечно, – и Макс пробормотал сам себе по-русски, – кому она нужна.

А Дэвид вдруг снова понял. Расхохотался, добродушно хлопнул недоумевающего гида по плечу и достал из кошелька пару купюр:

– Макс, возьмите, купите чего-нибудь … Как вы там говорите, по пять капель?

А потом они сидели за поцарапанным кухонным столом, закусывали виски оливками и камамбером. Дэвид, наклонившись к Максу, задушевно шептал:

– Понимаешь, я, наконец-то нашел то, что искал. Это оригинально, дерзко, это ни на что не похоже. Настоящий талант. Да, я знаю, один образ – не показатель, сколько я за все время видел однодневок – не сосчитать. Звезды одной коллекции, вспыхнут и погаснут. Но я чувствую, я всегда кожей чувствую успех, у меня от него мурашки бегут. И сейчас я уверен: это то самое. Я должен еще ее увидеть, понаблюдать, рассмотреть.

Макс вальяжно откинулся на спинку стула:

– Ты хоть сфотографировал? Аж самому стало интересно.

Дэвид сокрушенно покачал головой:

– Не сообразил. Я даже забыл, что у меня телефон есть. Я вообще обо всем забыл. А пойдем завтра вместе?

***

На следующий день они просидели на лавочке под каменными изваяниями почти целый день. Макс сбегал в ларек за пивом и чипсами, проходя, проинструктировал кучку дворовых маргиналов:

– Значит так, братва, видите мужика-иностранца? Так вот, запомните: у него нет курева, огоньку, бухла, семок и поговорить. Усекли? Если его кто хоть пальцем тронет, то вы в курсе: начальник РОВД Петрович – мой кореш. Один звонок – и вы в СИЗО, мне еще и спасибо скажут. Советую поверить на слово, проверять не надо. А вообще, шуруйте куда подальше, пейзаж нам с европейцем не портьте.

Девушка не появлялась. Макс ерзал на лавочке:

– Дэвид, ты пойми, я тут тоже сутками дежурить не могу. Завтра занят целый день: невестам с женихами переводить буду, агентство наняло. «Замуж за границу». Тебе, кстати, не надо? В смысле, невесту? Ну, как хочешь, хотя, там такие экземпляры есть, ух! В общем, смотри тут аккуратно. Проблем быть не должно, я местных предупредил. Вдруг что – сразу набирай.

На третий день Дэвид уже не блуждал, шел прямо, дорогу запомнил наконец-то. И сразу повезло: не успел он дойти до насиженной лавочки, как визгливо распахнулась тяжелая дверь подъезда, и появилась она. Снова эпатажная, вызывающая, но совсем в другом образе. Короткая кожаная куртка, молния на косую, вся в люверсах, заклепках. И через эти люверсы шнуровка: продеты очень толстые тесемки, почти шпагат, цвета электрик. Переплетены, туго затянуты на рукавах, по бокам, на плечах, расчерчивают черную кожу ярко-синими молниями. И самый крупный переплет – впереди наискось, поверх молнии, зашнурован так, что, кажется, не вздохнуть. Внизу юбка, сшитая из какой-то грубой ткани, то ли дерюги, то ли мешковины. Даже не сшита. Это было похоже на распоротый по швам мешок, который подхвачен такими же синими шнурами. Крепко перетянуто, а вспоротый подол все равно болтается, выбиваются грубые нитки.

Дэвид понял сразу: это Тоска, синяя, давящая, даже удушающая. По дому, по любимому делу, по человеку. Он считал эту эмоцию так же точно, как в первый раз, и это снова было безумно талантливо и убедительно. Волосы распущены, полосками выкрашены белым, ветер их перебирает, спутывает: черно-белые пряди кажутся седыми. А на ногах – лаковые туфельки с бантиком на белые носочки. У Дэвида при виде этих совершенно детских туфель огромного размера вдруг сдавило горло: любая Тоска родом из детства.

Он, спохватившись, достал телефон, быстро сделал несколько снимков. Хотя бы так, сбоку, чтобы потом напомнить самому себе. На последнем она обернулась и смотрела прямо в кадр.

Уже дома, рассматривая фотографии, Дэвид заметил, что девушка идет не одна. Серой сгорбленной тенью рядом следовала пожилая женщина. Кто это, просто случайная попутчица? Соседка, знакомая? Нет, сейчас вспомнил, он видел ее и в первый раз, просто совершенно не обратил внимания. Может, мать или родственница? Как-то не вяжется, совсем не похожи: огромная девица и сухонькая, полустертая старушка. Тут же забыл о ней, перейдя на следующее фото, где девушка смотрела прямо на него. Во взгляде прочитал четкий вопрос:

– А ты так сможешь?

Это стало навязчивой идеей. Каждый день Дэвид с самого утра торопился в сквер. По дороге пытался угадать: что будет сегодня? Гнев, Разочарование или напротив, Восторг, Эйфория. А может быть Вдохновение? И тут же представлял, как бы он сам отразил эти эмоции. Пока шел и обдумывал, ему казалось, неплохо, очень даже неплохо. Передано состояние, читаются символы, обдуманно использованы цвета, текстуры, крой.

А потом он видел ее. И в один миг понимал: все, что он вообразил, – слабо, натужно, неубедительно. В ее образах все было предельно просто, и при этом неординарно, без штампов. Надежда – градиентные переходы от персикового до густо-пурпурного, оживший рассвет на золотистом атласе. Обман – полупрозрачная накидка из органзы ярко-розового цвета, чуть распахнется, а под ней – черное платье, выпачканное мелом. Дэвид завороженно разглядывал детали, судорожно хватался за телефон, фотографировал. В квартире перелистывал, медленно приближал, напряженно всматривался. Снова отодвигал, чтобы видеть все целиком, чтобы снова поймать остроту первого взгляда, нового впечатления.

Потом ему стало мало этих ежедневных минутных дефиле. Хотелось узнать, кто она такая, чем живет, что происходит в ее жизни. Дэвид вставал с лавочки и незаметно, как ему казалось, шел за девушкой. В стороне, но неподалеку. Однажды на него злобно зыркнула старуха, та самая, которая неотступно следовала за молодой спутницей. Дэвид стал осторожнее, поджидал за углом, угадывал, куда пойдут. Как раз это оказалось проще простого: маршрут каждый день был один и тот же. Вначале магазин «Ткани», потом секонд-хенд, потом продуктовый.

В первом магазине девушка проводила не меньше часа. Пробовала на ощупь ткани, разглядывала фурнитуру, а потом начинала мучать продавцов. Она не просто их донимала, она повышала голос, срывалась на крики и визги, отшвыривала неподходящие пуговицы и ленты, один раз даже ударила кулаком по стеклянной витрине. Те, видимо привыкшие, послушно подбирали, приносили что-то другое, переглядывались и обреченно качали головами.

На свою старуху, которая пыталась успокоить или увести, девушка уже просто орала:

– Отойди, я тебе говорю. Мне нужны большие красные пуговицы! А эти идиотки что принесли? Я не уйду отсюда без красных пуговиц, ты поняла?

Дальше Дэвид не мог разобрать, а ему именно сейчас так было нужно понять, для чего ей были нужны эти красные пуговицы. Эх, жаль Макса рядом нет.

А его расторопный гид-переводчик куда-то пропал. Уже неделю не появлялся, правда, периодически звонил:

– Эй, Дэвид, у тебя там все в порядке? Вот и ладненько, а то на меня тут работы навалили, – в телефоне слышался женский смех, – ну, помнишь, я тебе говорил, брачное агентство. Замуж – это ведь дело не быстрое.

Тут Макс сам срывался на смех, и Дэвид не мог понять, то ли он действительно работает, то ли закрутил роман с одной из невест, той самой, которая – «ух». В данный момент его меньше всего волновала безалаберность гида, но в помощи он действительно нуждался.

– Макс, а ты сможешь узнать что-нибудь об этой девушке? Помнишь, о которой я говорил?

Женский смех не прекращался, Макс пытался угомонить:

– Ленка, да тише ты, важный разговор, – и сам говорил уже почти серьезно, – Ты хоть фотки сделал? Ладно, скоро забегу.

Он действительно зашел на следующий день, быстро пролистал фотографии на телефоне.

– Слушай, все-таки вы немного того, чокнутые. В смысле, творческие люди, по-особому мыслите. Прости, я, конечно в этом не разбираюсь, но как по мне – пугало огородное, что было, то и нацепила. Вот мешок, вот марля. Лохмотьев намотала, да раскрасила позабористей – вот и вся мода. Ладно, скинь мне – я узнаю, что за птица. И, кстати, что конкретно тебе от нее нужно?

Дэвид и сам не мог внятно объяснить. Наверное, поговорить, расспросить, чем она занимается, где училась дизайну одежды, а самое главное, как рождаются у нее эти образы, откуда возникают идеи, берется вдохновение. Может быть, другие виды искусства, книги, фильмы? Или природа, он ведь пейзажи местные видел только мельком, из окна такси по пути в город из аэропорта. Хотя разве это можно так просто объяснить? Чувствовал: тут все иначе, совсем по-другому.

Макс позвонил на следующий же день:

– Дэйв, твоя икона стиля обыкновенная городская сумасшедшая. Ее весь район знает, давно уже людей веселит. Я, кстати, сразу по фоткам что-то такое и предполагал. Говорят, вроде не буйная, но чокнутая полностью, на всю голову. Так что честно скажу, не о чем тебе с ней беседовать.

Макс подождал реакции секунд десять. Не дождавшись, спросил сам:

– Что делать-то будешь? Еще походишь-посмотришь? Или наигрался уже?

Дэвид молчал и упрямо сжимал телефон.

***

Он все продолжал ходить в переулок Безымянный. Привык, приспособился. Покупал в ларьке пакет яблочного сока и рулет с маком в хлебном киоске. Сок по вкусу был так себе, но ему нравилось ласковое название «Sadochok». Иногда приходилось ждать целый день: девушка могла выйти вечером, могла и вовсе не появиться. На обед там же брал сосиску в хрустящем тесте. Его уже узнавали, продавщица в киоске выпрямляла спину, призывно одергивала рабочий передник с оборками на огромной груди, а к сосиске заваривала кофе. Несмотря на возражения Дэвида, она делала это каждый раз, а для окончательного подтверждения своего расположения насыпала в картонный стаканчик две ложки сахара. И Дэвиду то ли из-за голода, то ли из-за волнения это сочетание горько-сладкого кофе и хот-дога по-украински казалось самым вкусным из всего, что он пробовал в жизни.

Девушка продолжала проходить в метре от него, не обращая внимания, даже не поворачивая головы, кроме того единственного раза, который остался на фотографии. А вот старуха его явно замечала, смотрела злобно и с ненавистью, один раз даже скрутила странную фигуру, просунув большой палец между средним и указательным. Макс, рассмеявшись, объяснил:

– Да просто фигу тебе показала. Типа среднего пальца вверх, но чуть помягче.

А потом посерьезнел и строго добавил:

– Прекращал бы ты туда ходить. Ну, правда. Кто их, блаженных, разберет? Тихие, тихие, а потом как накинутся, лицо попортят, очки дорогие разобьют. Оно тебе надо?

Дэвид помотал головой. Макс был абсолютно прав. Цель поездки полностью достигнута. Телефон забит фотографиями, неординарными образами, новыми концепциями и задумками. Но что-то его не отпускало, все время казалось, он не все увидел, обязательно будет еще главное, финальная точка, вроде платья невесты на показах. Правда, последняя мысль промелькнула не сознательно, скорее интуитивно. И тут же сам себя одернул: эй, ты тут, похоже, совсем свихнулся. Какой показ? Какое свадебное платье? Тебе же ясно сказали: городская сумасшедшая, посмешище спального района. Он дал себе строжайшее обещание, повторил про себя несколько раз: все, Дэвид, завтра последний раз ты туда идешь. А то и правда, самому до психушки недалеко.

А на следующий день изумленно смотрел на полную фигуру в длинном белом платье, выходящую из подъезда. Господи, что же это происходит? Так не бывает, ну просто не может быть таких совпадений. Девушка приближалась, Дэвид спешно надел очки, чтобы рассмотреть все, до мельчайшего шва, до последней пуговицы. И по мере приближения защекотало то ли раздражение, то ли разочарование. Он не мог понять, не мог легко считать, как прошлые двадцать-тридцать образов. Белое платье в пол оказалось двумя простынями, прихваченными по бокам и подвязанными поясом на талии. Все белое полотно было украшено цветами, не живыми – искусственными. Сделанными то ли их пластмассы, то ли из какого-то другого искусственного материала, причем очень грубо, кустарно. Ближе к середине подола цветов становилось все больше, а низ, чуть стелющийся по земле, они и вовсе покрывали сплошной окантовкой. Волосы были выкрашены в ярко-бордовый цвет, а на голове выделялся белоснежный венок из таких же неживых цветов. Дэвид однажды уже видел эти нелепые изделия на местном рынке, и цветы, и венки из них. Их продавала совсем опустившаяся женщина, пьяница. Он еще тогда поинтересовался у Макса, что за уродство? Тот охотно объяснил:

– Это на кладбища. У нас такими могилы, памятники украшают. А чего, живенько так, ярко, чтобы на душе не так тошно у людей было. Это не ваши – трава да камни, у нас повеселее.

Вот Дэвид сейчас и не мог это все сложить. Невеста, кладбищенские цветы, смерть, любовь, кровь – неужели все так банально? Тогда это просто провал. После столь эффектной коллекции, таких глубоких образов, и надо же – такой слабый финал. Пока у него все это пронеслось, она была уже совсем близко. Шла медленно, держа голову прямо и гордо. Шелесту пластиковых цветов вторило шуршание целлофанового пакета, зацепившегося за одну из каменных амфор. И вдруг ветер отвернул край простыни, и он увидел сапоги. Мужские. Военные. Он даже знал, как они называются: берцы. На рельефной подошве со шнуровкой. И в плетение вставлены те же странные символы: мертвые пластмассовые бутоны на неестественно зеленых ножках.

И взметнулся ряд ассоциаций: репортаж в новостях, все как-то запутанно, захваченные территории, военные действия, погибшие. Его ведь еще в лондонском турагентстве предупреждали, что в стране неспокойно, а он, увлеченный своими планами, легкомысленно отмахнулся. Подумаешь, бывали мы и в Африке, тоже не самые мирные места. А потом уже здесь на улицах, видел парней в военной форме, совсем молодых с искусственно состаренными лицами. Он еще тогда обратил внимание именно на их сапоги, у Макса узнал название, острое, когтистое – берцы. И позже встречал людей в военной форме не раз, и не два. В ответ на задержавшийся взгляд его гид-переводчик коротко вздохнул:

– Что ж ты хочешь, у нас война.

И снова он как-то не придал значения: какая война, вполне себе мирный город. Подумаешь, парни в камуфляже да слишком частый вой сирен скорой помощи. А сейчас она, Война, шла прямо на него, тяжелой поступью грубых сапог, с багровыми волосами, с залпами похоронных цветов на платье невесты. И ему вдруг стало так жутко, он вдруг испугался, что этот зловещий ветер коснется его краем развивающейся простыни или сорвет пластиковый цветок. И тут же охватила мелкая мещанская радость, господи, как же все-таки замечательно, что он никогда по-настоящему не переживал этот ужас накатывающего горя, не получал леденящие новости о друзьях, родных, знакомых, не вздрагивал от самого легкого хлопка. Ведь поэтому же сразу и не понял, не распознал, что там внутри: Ненависть, Страх, Ожесточение? Там, дома, с экрана телевизора все кажется так далеко, незначительно. Так получилось, повезло, не задевали его касанием свои и чужие войны, смерти от вспышек-терактов. И вдруг она, Война, оказывается совсем рядом…

Он успел сделать несколько фотографий на телефон, проводил взглядом белую фигуру до самого поворота. Потом несколько минут сидел, уставившись в одну точку. Мысли в голове перескакивали с одного на другое. Мелькали перед глазами увиденные образы, выходили друг за другом, как на показе. Только почему-то без моделей, будто наполненные воздухом. Удаляясь, каждый махал на прощанье пустым рукавом.

Вдруг выплыла недавняя картина: она выбирает ткани в своем магазине, щупает, недовольно кривится. Еще бы, Дэвид сам поморщился, только взглянув: сплошь стеклянный полиэстер жутких расцветок. А фурнитура! Что качество, что дизайн – все отвратительно. И она еще умудряется из этого создавать такие шедевры! Простыни, шторы, жгуты – все идет в ход. О, ей бы к ним попасть, в D&A, вот это был бы простор для творчества!

И вдруг его острием полоснула мысль: он должен забрать ее с собой. Конечно, как же ему сразу не пришло это в голову? В Лондон, где она сможет по-настоящему раскрыться. Эти модели произведут эффект взорвавшейся бомбы, они – именно то, чего сейчас не хватает в мире моды. Вот таких нешаблонных решений, символичных акцентов, вызова, протеста. Он точно знает, что-что, а тенденции модной индустрии он всегда предугадывал безошибочно.

Дэвид вскочил с лавочки, нервно забегал, засуетился. Что делать? Побежать, догнать ее? Рассказать, наконец, кто он? Предложить работу, переезд в Лондоне? Интересно, как? На ломаном русском? В размышлениях он чуть не наткнулся лбом на одну из каменных статуй. Немного пришел в себя, дрожащей рукой набрал Макса, сбивчиво объяснил свою идею. Тот выслушал, пару секунд помолчал, видимо, соображая. Потом сокрушенно заметил:

– Ох и зацепило тебя. Это же надо. Так, сам не лезь, а то все испортишь. Иди домой. Я постараюсь узнать о ней все подробно, потом заеду, расскажу – а там решим, что делать.

Гид прибежал вечером, сияющий и крайне довольный собой:

– Дэвид, можешь считать, она у тебя в кармане. Ну, или в самолете. Летит вместе с тобой к вершинам модной славы. Короче, слушай: история, конечно, жуткая, но нам она на руку. Чокнутая она не с рождения. Была девка как девка, а в двенадцать лет ее отчим изнасиловал. Отец с ними давно не живет. У матери, то есть, у той бабули, что за ней ходит, сожитель появился. Вот как-то раз по пьяни и натворил. Отчима посадили, а у этих двоих после этого крыши и съехали. У матери слегка, а у девочки на полную. Кстати, говорят, она и в детстве увлекалась этим шитьем, всякие куклы, платьица, наряды мастерила, а потом во двор выносила. После трагедии год вообще из дома не выходила, у нее еще и обмен веществ нарушился на нервной почве, а однажды нарядилась эдаким чучелом и вышла. Вот с тех пор и развлекает народ, каждый раз по-разному, чем дальше – тем страшнее, еще и красится как для триллера.

Макс, увлеченный рассказом, на секунду остановился перевести дыхание и наконец-то заметил выражение ужаса на лице Дэвида.

– Э, да не переживай ты так. Меня, правда, самого аж передернуло, когда это все узнал. А если по делу, то она состоит на учете в психушке. Несколько раз в диспансер попадала, но это давно уже было. Сейчас не буйствует, так, поорет то на мать, то еще на кого-нибудь, но границ не переходит. Так что вопрос твой решать надо с социальной службой и с матерью. За соцслужбой дело не станет, тут денежные знаки – безотказный аргумент. И бабуля тоже противиться не будет: она и так за собой вину чувствует за прошлое. А тут еще бы, такое счастье дочери привалило – из нашего Мухосранска прямиком и в Лондон.

Дэвид сидел, низко опустив голову, прикрыв глаза ладонью. Макс подсел рядом, потрепал его по плечу:

– Дэвид, ну, не грузись ты, а? Все будет хорошо. А если честно, что бы ты вообще без Макса делал? Короче, я с бабой из Собеса уже договорился. Она все бумажки подготовит, за отдельную плату, конечно. О твоей благонадежности, здоровье, социальном статусе и прочей ерунде. Торговался, как мог, но сам понимаешь, еще за срочность доплатить надо. Завтра в десять утра все встречаемся у них дома. Главное – мать уговорить, это уж предоставь мне. Она подписывает, и все – ты официальный опекун, летите себе – куда хотите. Видишь, все, просто, главное – цена вопроса. Надо будет тебе завтра зайти в банк, денег снять, у нас за такие дела только наличными платят.

***

На встрече Макс превзошел самого себя. Это был бурлеск, моноспектакль, театр одного актера. Он запасся свежим выпуском «Elle», где как раз была большая статья о модном доме D&A и фотография Дэвида с Аланом на полстраницы. Тут же предъявил его как дополнительное доказательство изумленной женщине из Собеса. А потом у всех на глазах разыгрывалась драма со счастливым концом. О бедной больной девушке и ее причудливых нарядах, которые каждый день появляются на улицах города. О знаменитом на весь мир кутюрье, который разглядел в ней талант модельера, и хочет помочь. О блестящих возможностях, которые откроются для нее в Лондоне. О модном доме D&A с лучшими тканями, закройщиками, швеями, моделями. Малогабаритная хрущевка превратилась в Лондонский подиум, где шел показ девушки-дизайнера, слышались аплодисменты, овации, слепили вспышки камер, тянулись микрофоны для интервью.

  Женщина из Собеса рукой смахивала слезу, полезла за платком, вытереть уже вовсю хлюпающий нос. Здесь наяву происходила сказка, Золушка на новый лад. Она вопросительно поглядывала на мать. Та, опустив голову, бормотала:

– Конечно, конечно, пусть едет. Пусть там доченьке будет счастье. Конечно, конечно.

И только сама девушка никак не реагировала. Еще когда они только вошли, она сидела, уставившись в телевизор. Был включен канал Fashion TV. Дэвид еще у себя дома удивлялся, что местное телевидение его транслирует. Макс схватил пульт, хотел выключить телевизор, но Дэвид остановил: не надо, пусть будет, только звук тише сделай.

После искрометного выступления Макса все выжидающе смотрели на девушку, а она сидела, не отводя глаз от экрана, как будто речь шла вовсе не о ней. Дэвид медленно подошел, присел на краешек сломанного стула без одной ножки. И вдруг понял, что даже не знает имени, все она, да она. И тут же пришла на помощь заученная русская фраза:

– Как вас зовут?

Она ответила, все так же не глядя:

– Алена.

Дальше он сам не мог. Жестом подозвал Макса:

– Так, переводи все, что я говорю. Только четко и точно. И, как там по-русски, на Вы, уважительно.

Макс смиренно кивнул.

Дэвид глубоко вздохнул, даже мысленно перекрестился и начал:

– Послушайте, Алена. Я действительно хочу помочь вам. Вы очень талантливы. В Лондоне вы сможете реализовать себя полностью как дизайнер, воплотить все ваши идеи. Если захотите – в нашем модном доме. Если нет – я познакомлю вас со всеми главными людьми, я помогу вам начать. И естественно, вы можете поехать вместе с матерью, я все сделаю для вас двоих. Мои люди помогут с переездом, оформлением документов, жильем. Ваши работы должен увидеть весь мир, это будет настоящая революция в мире моды. И поверьте, я делаю это не ради собственной выгоды. Это же преступление – запирать такой талант в спальном районе промышленного города.

Девушка медленно повернула голову. Дэвид даже чуть вздрогнул: какое все-таки странное лицо, грубое, как будто из камня вырубленное, а ведь притягивает, какой-то глубинной силой, глаз невозможно отвести. Несколько секунд она внимательно смотрела на него, а потом спокойным, ровным голосом сказала:

– Я никуда не поеду.

На минуту комната застыла, превратилась в нарисованную картину. Женщина из Собеса, впечатанная в кресло, сгорбившаяся старушка-мать, растерянный Дэвид на трехногом стуле, замерший Макс с расставленными руками и открытым от изумления ртом. И все такая же невозмутимая Алена. Стояла звенящая тишина, и все присутствующие кроме нее мысленно задавали себе вопрос: это правда? Они не ослышались? Она действительно это сказала?

А через минуту картина ожила: забегал Макс, начал торопливо что-то втолковывать матери. Грузно поднялась женщина из Собеса, подошла к Алене, туда же придвинулась старушка. Все трое что-то одновременно говорили, не слушая друг друга, вперебивку, Макс подсовывал под нос девушке журнал, женщина трясла перед матерью какими-то документами. И только Дэвид и Алена сидели молча, не шевелясь.

Дэвид потом вспоминал эту сцену, перелистывал в памяти жесты, взгляды, слова, и ему все казалось каким-то плохо поставленным шоу, с неуклюжим наигранным сценарием и отвратительными актерами. Особенно то, что он увидел потом. Девушка все так же смотрела в телевизор. Дэвид тоже машинально глянул на экран. И надо же было так случиться, что именно в этот момент там показывали его последнюю коллекцию. Ту самую, неудачную.

Ему захотелось провалиться сквозь землю. Дэвид очень отчетливо почувствовал все, что она сейчас думала. Он как будто читал бегущую строку ее мыслей, витающую в душном воздухе маленькой комнаты. Когда девушка снова повернулась к нему, про себя малодушно умолял, чтобы она не говорила это вслух, он и сам все знает. Это слабо, однообразно, стереотипно. Самый заурядный набор нарядов, подходящих скорее для масс-маркета, а не для подиума в Сомерсет Хауз. Мысленно пытался отвечать, оправдываться. Этот показ вообще не нужно было делать. У них не было свежей концепции, модный дом неотвратимо погружался в атмосферу всеобщей усталости. Делали все вполнакала: собрали то, что осталось невостребованным в прошлых коллекциях, добавили несколько общих акцентов, нацепили аксессуары – и готово. Что, надо было пропустить ту неделю моды? Нет, это исключено, ни в коем случае! Это же как остановиться на движущейся беговой дорожке: только замедлился, и все – упал, проиграл, вылетел из обоймы.

Пока все это сам себе проговорил, Алена смотрела на него. А потом вдруг рассмеялась прямо в лицо, не громко и то ли сочувственно, то ли снисходительно. От этого смеха все снова замолчали. Ну, конечно, подумал каждый, это была всего лишь шутка, что с нее взять, ненормальная, и шутки у нее дикие. Конечно же, все сложится, как нужно. Вот сейчас она именно это и скажет. И в полной тишине девушка, улыбаясь, повторила:

– Я никуда не поеду.

Дэвид молча встал, схватил под руку недоумевающего Макса и потянул к выходу. Тот упирался, шипел, в коридоре припер Дэвида к стенке:

– Эй, Дэйв, ты куда вообще собрался? Ты что, всерьез принял эти ее выбрыки: никуда не поеду? Да она вообще ничего не решает, она психически больная, недееспособная, понимаешь? Все решает мать, она официальный опекун. Уболтает она твою девицу, никуда не денется.

Дэвид шарфом вытер вспотевший лоб, устало покачал головой:

– Нет, я так не хочу. Я не буду ее заставлять. Все, пойдем отсюда.

***

Через несколько дней Макс провожал его в аэропорту. Дэвид знал, что тот на нем заработал более, чем прилично, но вид у гида был какой-то неудовлетворенный, без огонька. Он грустно потирал переносицу и, как бы извиняясь, быстро проговаривал:

– Дэвид, я все сделаю, как договорились. Оформлю им карту международную, сразу сообщу тебе реквизиты, помогай, переводи, сколько хочешь. Ну, и присматривать буду по возможности, чтобы не обидел никто. А то мало ли… История ведь эта быстро по городу разнеслась. Теперь на твоей лавочке каждый день зеваки собираются, всем охота на звезду мировой моды поглазеть.

А Дэвид все никак не мог выйти из оцепенения, которое охватило его еще в Алениной квартире. Молча слушал болтовню Макса, смотрел в одну точку на табло отправления самолетов, сам не зная, чего бы ему больше хотелось: задержать или ускорить вылет его рейса. Уже в самолете из какого-то другого мира прозвучал звонок Алана:

– Эй, Дейв, чем ты там занимаешься? Ты вообще домой собираешься? У нас тут полный завал. У Барберри полным ходом новая коллекция идет, а мы еще и не начинали.

Дэвид отвечал машинально, короткими фразами, записанными на его внутренний автоответчик:

– Я уже в самолете. Через пять минут вылетаем. О коллекции не переживай. Она готова, – и под вежливым, но требовательным взглядом стюардессы отключил телефон.

В иллюминаторе удалялась страна, которую он так толком и не успел увидеть. А какие-то детали наоборот рассмотрел слишком близко, под микроскопом. Всего несколько часов – и он дома, в обычной непринужденно-манерной обстановке лондонского модного мира. Что ж, это будет его последняя коллекция для дома «D&A». Даже название придумывать не нужно, и так ясно. Emotions. Да, это будет полный плагиат, пусть так нечестно, а еще безумно жалко до боли побелевших пальцев, сжимавших поручень кресла. Но у него есть ничтожное оправдание: это красивая точка, его уход с высоко поднятой головой. И с тяжелым пониманием: ему нечего делать в мире высокой моды. Никогда больше он не сможет сделать ни одной коллекции после этой. И вовсе что-либо создавать, зная, что где-то далеко, в спальном районе, среди шприцов и мусора ходит она, настоящая, талантливая. И тут же бритвой резанула острая досада: жаль, первый образ не сфотографировал. Ярко-ленточный, огненно-кровавый Протест. Можно, конечно, попытаться воссоздать по памяти. И будет приблизительно похоже, и принято будет наверняка на ура. Но он все равно будет знать, что это лишь жалкая пародия, фальшивка от-кутюр, выставленная на лондонском подиуме.

***

– Эй, ма, ты слышала? Нет, ты поняла вообще, что мне предлагал этот ненормальный? Переехать в какую-то дыру, заниматься там модой! Отсюда, из мирового центра в богом забытый Лондон. Подумать только, и хватило же наглости! Что ты говоришь, давно его заметила? Следил за нами? Фотографировал? О, господи, это же смешно! 

А ты видела, как приняли мою последнюю коллекцию? Это успех, это настоящий триумф. Ты слышала аплодисменты, восторженные крики? Что? Бросали камни? Ха-ха. Это же часть перформанса, так и было задумано. Теперь ты понимаешь? Разве где-то в другом месте я смогу сделать такое шоу? Здесь все возможности: материалы, атмосфера, декорации. И, конечно, публика. Которая по достоинству оценит, прочувствует. Разве в этом его Лондоне разбираются в высокой моде? Я видела все их показы: пустые дешевки. Бездарные дизайнеры, безмозглые зрители.

Э-э, да что такое? А ну-ка, прекрати эти слезы-сопли! Некогда рыдать. Тащи скорее вчерашний мешок из секонда. Пора браться за новую коллекцию.